В музее Магнитогорского металлургического комбината можно увидеть огромную сизую глыбу, облепленную гвоздями и скрепками. Это—все, что осталось от легендарной горы Магнитной, у подножья которой полвека назад появились первые палатки строителей будущего металлургического гиганта. Сегодня гора срыта до основания, запасы руды исчерпаны почти полностью, и о былых богатствах напоминают лишь пустые чаши карьеров да музейные экспонаты. Прогнозы специалистов, которые утверждали, что местного сырья комбинату хватит на многие десятилетия, не сбылись. Не потому, что в расчеты вкрались ошибки,— просто на заре пятилеток невозможно было предугадать, какими стремительными темпами станет развиваться советская индустрия. Вот любопытные цифры: по первоначальному проекту предполагалось получать около полумиллиона тонн стали в год, а уже в 1970 году, через 38 лет после пуска первой доменной печи, магнитогорцы торжественно отметили выплавку 200-миллионной тонны металла. Еще девять лет спустя страна поздравила коллектив Магнитки с 300-миллионной тонной стали. Конечно же, первостроители комбината и мечтать не могли о таком размахе. И не стоит удивляться, что казавшиеся бескрайними запасы магнитогорской руды растаяли очень быстро.

А комбинат рос год от года, ненасытным домнам ежедневно нужны были тысячи тонн руды, и обеспечивать ее доставку становилось все труднее. К тому же устойчивая сырьевая база требовалась не только Магнитке, но - и многим другим металлургическим заводам Урала. Требовалось найти достаточно богатое железорудное месторождение, расположенное относительно близко, в доступной местности, по соседству с железной дорогой и линиями электропередач. Условия, казалось бы, почти нереальные. И тем не менее щедрая природа сделала металлургам так нужный им подарок: в 1949 году на территории Кустанайской области, менее чем в трехстах километрах от Магнитогорска, были открыты залежи магнетитовых железных руд.

Началось с того, что летчик Михаил Сургутанов, который обслуживал геологоразведочную экспедицию, пролетая над заснеженной степью, заметил резкие отклонения стрелки компаса. Дальнейшие изыскания подтвердили: здесь находятся два значительных месторождения, получивших названия Сарбайского и Соколовского. Оба расположены на небольшой глубине от поверхности и, значит, могут разрабатываться экономичным и эффективным открытым способом.

В конце 1954 года в бескрайней степи, где веками серебрился ковыль да бегали под ветром шары перекати-поля, появились первые палатки. Маркшейдеры вбили в мерзлый грунт колышки, обозначившие контуры будущего Соколовского карьера, наметили разрезную траншею. А неподалеку закладывались фундаменты жилых домов—там начинался новый город, который получил позднее имя Рудный.

Сложным и трудным был путь к руде. Предстояло вырыть два огромных котлована, которые можно было сравнить по размерам с лунными кратерами, переместить миллионы кубометров пустой породы. И одновременно с этим—прокладывать железнодорожные пути и автострады, строить водопровод и канализацию, дома и школы, магазины и детские сады, промышленные объекты. И все это строить ударными темпами, в максимально сжатые сроки, потому что соколовско-сарбайская руда была так же нужна металлургам страны, как хлеб людям.

Сооружение горно-обогатительного комбината было объявлено Всесоюзной ударной комсомольской стройкой, и тысячи новоселов поехали осваивать рудную целину. Им было ничуть не легче, чем тем, кто распахивал неподалеку ковыльные просторы, превращая Северный Казахстан в крупнейшую житницу страны. Они так же мерзли в палатках, преодолевали бесчисленные житейские трудности, работали в жару и стужу. И пели свои, сочиненные на скорую руку песни:

Горняки в работе споры,

Победил степей просторы!

Наращивал производственную мощность пущенный первым Соколовский карьер. А в семи километрах от него рекордными темпами создавался еще более крупный— Сарбайский рудник. Метр за метром углублялась и расширялась во все стороны исполинская чаша, все ближе становилась желанная цель—руда. И вот хмурым зимним днем машинист экскаватора Петр Мельников обнажил верхний слой рудного тела этого месторождения.

Среди тех, кто работал рядом с ним, был и молодой экскаваторщик Василий Ермолович—в ту пору новичок, не успевший потрудиться на комбинате и года. Но в новом коллективе, который только еще складывался, разницы в стаже никто не замечал— здесь все делалось впервые, и все были равны. И каждым владели тогда одинаковые чувства...

Впоследствии в жизни Ермоловича случалось немало больших запоминающихся событий. Но самым радостным днем своей рабочей биографии он считает все-таки 19 ноября 1960 года, когда была добыта первая сарбайская руда.

— В забое стояло три экскаватора,—вспоминает Василий Михайлович,—Мельникова, Рожкова и наш. Когда был зачерпнут первый ковш с комками железняка, началось что-то невообразимое: все мы выбежали из кабин, обнимали Друг друга, громко и бессвязно кричали. Может, это покажется смешным, но мы даже целовали черные камни и не стыдились блестевших на глазах слез. Каждый понимал, что открыта новая замечательная страница в летописи комбината, и был до глубины души счастлив, что именно он причастен к этому большому событию. Я называю это: прикоснуться к истории...

Такое не забывается

К истории Ермолович прикасался не раз. Село Девеница, где он увидел свет, находится неподалеку от городка Березино, в тех самых местах, где нашли бесславный конец остатки наполеоновской армии. Этот исторический факт Вася Ермолович усвоил раньше, чем выучился читать, и ему очень нравилось, что название их маленькой речки известно по учебникам истории всему миру. Он представлял, как приедет когда-нибудь в дальние края, скажет небрежно: «Я из-под Березина»—и в глазах окружающих увидит удивление и зависть. Не догадывался тогда белорусский хлопчик, что родная его земля вскоре покроет себя новой, куда более героической славой...

Он точно знает, когда кончилось у него детство,—в двенадцать лет. В тот год, когда вспыхнула заревом пожарищ война, все его сверстники разом стали взрослыми. Прежняя беззаботная жизнь—с пионерскими кострами, поездками в ночное, рыбалкой—стала бесконечно далекой, нереальной, как сон. Отец, основатель колхоза и бессменный его председатель, ушел в партизаны, а мать осталась в деревне. Семеро ребятишек, все мал мала меньше, куда с ними денешься?

Чудовищным кошмаром пришла оккупация. Девеница почти полностью сгорела во время прокатившихся мимо жестоких боев—на месте утопающих в зелени веселых хаток торчали, словно мрачные надгробья, почерневшие трубы печей. Жители ютились в землянках, ели траву, и казалось чудом, что люди еще как-то продолжали существовать... Выживали не все. Не обошли утраты и семью Ермоловичей—от голода и болезней умерли старшая сестра Аня и младшая Танюша.

Но и в самые тяжелые дни мать внушала детям веру в непременную победу Красной Армии, которая скоро вернется и прогонит фашистов. Неведомыми путями приходили в отрезанное от мира, дотла спаленное село вести о победах советских войск, партизанских отрядов, и все крепче становилась надежда, все нетерпеливее ожидание.

Враги тоже понимали, что недолго им хозяйничать на белорусской земле, и лютовали день ото дня. Однажды в деревне появились солдаты в черной форме. По подсказке полицаев согнали в сарай с десяток женщин, а потом подожгли его— душераздирающие крики долго слышались сквозь дым и пламя.

Зимним днем вместе с приятелями отправился Вася в соседнее село Красное в надежде раздобыть что-нибудь съестное. Но увидели: там, где еще недавно стояли дома, дымились развалины, снег был красным от застывшей крови. Вповалку лежали убитые—женщины, старики, подростки. Эсэсовцы не пощадили никого, в селе не осталось ни одной живой души. Колодцы доверху были забиты трупами детей, которых бросали в воду живыми.

Много лет спустя Василий Михайлович побывал в родных местах. Увидел возрожденный из пепла Минск, заново отстроенную Девеницу, где и сейчас живут мать и две сестры. В Хатыни долго стоял перед каменной стелой, на которой написаны сотни названий деревень, уничтоженных гитлеровскими варварами, среди них значится и Красное. И снова, как в детстве, испытал боль и горечь, снова пронзительно-отчетливо вставали перед глазами кровавые картины прошлого...

-Каждому, наверное, случалось отыскивать в минувших днях события, которые повлияли на те или иные личные качества. Ермолович не сомневается: решающее влияние на его характер оказала пора военного лихолетья. Именно в те годы глубоко понял он, как важно верить в неизбежное торжество добра над злом, быть твердым в любых мелочах. Он видел рядом настоящих героев— партизаны часто наведывались в село, и любой из них был для мальчишек кумиром. Но приходилось видеть и другое—деревенских парней, нацепивших на рукава белые повязки полицаев, добровольно прислуживавших врагу и не уступавших ему порой в жестокости. Вместе с друзьями Вася искал ответ на постоянно мучивший их вопрос: почему одни могут выдержать все, в тяжелейших испытаниях остаются верными Родине, а другие сломались, покатились в болото предательства? И память подсказывала: этот вот, особенно свирепый полицай, в мирное время постоянно лебезил перед председателем колхоза, другой за бутылку водки готов был забыть отца и мать, третий— обыкновенный трус, которому дороже всего собственная шкура... И гораздо позднее, когда пришлось Ермоловичу заниматься партийной работой, он порой ловил себя на мысли, что невольно пытается представить, как бы повел себя тот или иной человек в условиях вражеской оккупации? И если приходил к выводу, что кто-то, с его взглядами и привычками, способен струсить в бою, изменить своему долгу—он становился резким и бескомпромиссным.

Грани таланта

— Послевоенная моя биография несложная,—вспоминает Василий Михайлович.—Когда село освободили, стал работать в колхозе, учился в школе рабочей молодежи. За плечами было всего четыре класса, я понимал, что этого мало. Потом призвали в армию. Стал танкистом, командовал боевой машиной. Ко времени увольнения в запас знал твёрдо, что работать буду механизатором—прямо-таки влюблен был в технику. Родители звали домой, но меня тянуло в другие края: молодому мир тесен. Приятель, тоже командир танка, уговорил поехать с ним на Северный Урал, откуда он родом. Так я оказался в городе Волчанске Свердловской области. Поступил бульдозеристом на угольный разрез. Позднее перешел на экскаватор. Работал не хуже других. Женился, дочка родилась. Приняли кандидатом в партию. Все вроде бы хорошо складывалось, а на душе почему-то неспокойно. Мечталось о чем-то более значительном, размаха хотел, простора. И вот как-то слышу по радио—рассказывают про ударную стройку, про молодой город Рудный. Сказано было, между прочим, что там очень нужны квалифицированные рабочие, в частности экскаваторщики. Появилась у меня мысль поехать туда, как говорится, на самый передний край. Посоветовался с Аней, женой, а она смеется: что нам терять, возьмем да поедем. И отправились мы в совсем незнакомый нам Казахстан... Уральские друзья недоумевали: и зачем ему эта романтика? Не юноша уже, семейный человек, пора бы образумиться. Да что друзья— приехал однажды в Рудный брат Петр, преподаватель ростовского института. Оглядел тесную, насквозь промерзающую времянку, которую арендовал Василий, вышел в унылую, без единого деревца, степь, где гулял буран, и искренне изумился: «Да как же тебя сюда занесло?» Но услышал в ответ: «Подожди, все образуется. Пройдет время, и ты мне еще позавидуешь». Брат только усмехнулся—мог ли он тогда подумать, что слова эти окажутся пророческими.

Работать Ермолович стал машинистом экскаватора ЭКГ-4—машина была ему хорошо знакома, управлял такой на Урале. Очень быстро оказался в числе передовиков, не уступал тем, кто начинал здесь с первых колышков. Помогло и то, что попал он в прекрасный коллектив. Их бригадир Николай Григорьевич Соколов первым на руднике получил орден Ленина. Под стать ему были и машинисты. Достаточно сказать, что оба они стали позднее бригадирами, знатными людьми комбината— Николай Петрович Белоусов избирался депутатом Верховного Совета СССР, Николай Федорович Клеван получил звание заслуженного горняка республики. Многому научились они друг у друга, и каждый утверждает, что без постоянной поддержки товарищей по экипажу вряд ли сумел бы стать таким, какой есть.

Шло время, и было оно постоянно наполнено значительными событиями. Вступали в строй новые производственные объекты. Досрочно, на два года раньше, чем намечалось, была достигнута проектная мощность карьеров—двадцать шесть с половиной миллионов тонн сырой руды в год. Впервые в стране началось промышленное производство эффективного металлургического сырья—железорудных окатышей. Комбинат посетил Генеральный секретарь ЦК КПСС Леонид Ильич Брежнев. Он дал высокую оценку работе горняков, и они в ответ обещали умножить свои успехи.

В 1965 году на отчетно-выборном собрании коммунисты избрали Василия Михайловича секретарем партийной организации добычного комплекса. Не без внутренних колебаний согласился он занять ответственный пост. В карьере сто двадцать коммунистов, большой рабочий коллектив, и руководить здесь непросто. Хватит ли умения, такта, политической зоркости? Но раз доверили, надо работать, решил он. И горячо взялся за новое дело.

Наверное, он мог бы далеко пойти как партийный вожак: коммунисты рудника и сегодня с одобрением вспоминают, каким принципиальным и добросовестным секретарем был Василий Михайлович, как настойчиво добивался он выполнения принятых решений, как остро и самокритично проходили у них под его руководством собрания. Однако накануне очередных выборов Ермолович попросил о замене:

— Хочу вернуться на производство. Техника в карьере обновляется, чувствую, что старого опыта уже мало. А как раз сейчас осваиваются экскаваторы ЭКГ-8И, не все идет гладко. Вот и надумал разобраться в этой машине, выяснить для себя ее возможности. Убежден, что в забое я принесу больше пользы...

В парткоме согласились с доводами, и вскоре Василий Михайлович занял свое прежнее место у командоконтроллеров. Начал с рядового машиниста и лишь после того, как до тонкости изучил восьмикубового богатыря, опять стал бригадиром.

В конце 1970 года на Сарбайский рудник привезли с Ижорского завода необычный экскаватор—емкость его ковша была увеличена до десяти кубометров. Особенность эта позволяла заметно поднять производительность машины, однако, не рассчитанная на повышенные нагрузки, она требовала особо бережного отношения. Поэтому конструкторы попросили доверить ее лучшей бригаде, поскольку неумение или небрежность в работе могли быстро вывести экспериментальный агрегат из строя. Выбор пал на Ермоловича. К удивлению многих, он для новой машины набрал новую бригаду—из молодежи. Учить легче, чем переучивать, объяснил он. И время показало, что расчет был правильный. Молодые машинисты Анатолий Лобзин, Александр Борисов, совсем юные помощники машинистов, вчерашние выпускники профтехучилища,—все они усердно старались. За те несколько месяцев, пока продолжалась сборка экскаватора (прибыл он с завода в ящиках, разобранный по частям—один пустой ковш весит пятнадцать тонн), каждый член экипажа сумел приобрести отличную выучку. И вскоре бригадир с удовольствием убедился, что ребятам по плечу серьезные дела...

Надо заметить, что Ермолович, которому исполнилось полсотни лет, тянется к молодежи, легко находит общий язык с ровесниками восемнадцатилетнего сына. «С ними я сам молодею»,—говорит он.

В первый же год новый экскаватор показал неплохой для начала результат—было погружено на железнодорожные платформы более двух миллионов кубометров горной массы. Затем удалось почти вплотную приблизиться к проектной мощности машины, в два с половиной миллиона кубов, еще через год перешагнули трехмиллионный рубеж... А в канун четвертого года девятой пятилетки Василий Михайлович обратился к своему экипажу:

— А что, если нам назвать в обязательствах три с половиной миллиона?

— Ого!—воскликнул один из помощников.—Не слишком ли это?

— Как бы не промахнуться,— поддержал другой.—Такого никто еще не добивался.

— А почему бы и не пойти на рекорд?—спросил машинист Геннадий Мальцев.—Есть еще силенки в запасе!

— Дело, конечно, не в погоне за рекордом,— заметил Ермолович.— Во-первых, хочется до конца выяснить, на что способна наша машина. Думаю, что и эта цифра не предел. Я уже советовался со специалистами. Однако главное в другом. Если мы назовем свою цель во всеуслышание, весь коллектив рудника всколыхнется. Да и соколовцы призадумаются. Уверен, что за нами пойдут десятки других бригад... Партийная организация поддержала их замысел, и вскоре на комбинате широко развернулось движение за принятие каждой бригадой напряженных планов. На основе рабочей инициативы был разработан встречный план предприятия. Слово свое соколовско-сарбайцы сдержали: повышенное задание выполнили досрочно. Добилась намеченной цели и бригада Ермоловича—она отгрузила в 1974 году из забоя 3505 кубометров горной массы. Трудовой подвиг получил достойную оценку. Василий Михайлович был награжден орденом Ленина.

Уверенный почерк

Однажды во время поездки в Москву Ермоловичу довелось встретиться с товарищами по профессии, работающими на крупных горно-обогатительных комбинатах страны. Многие из них недоумевали: за счет чего его бригада достигла таких высоких, прямо-таки феноменальных результатов?

— Может, у вашего экскаватора не один, а два ковша?—спрашивали его в шутку. А он отвечал вполне серьезно:

— Ресурсы не у машины надо искать, а у человека. У него их побольше...

И объяснял, что рекордсменов на Соколовско-Сарбайском ГОКе немало—всей стране известны имена Евгения Антошкина, Николая Рожкова, Евгения Веревочкина и многих других передовых экскаваторщиков. Что же касается их бригады, особых секретов никаких нет. Все основано на взаимном доверии, на единстве интересов. Например, раньше у них оплата труда производилась в зависимости от выработки каждой смены. Поэтому иные машинисты стремились «вырвать» выгодные объемы, погрузить как можно больше. А сменщик после него порой вынужден был долго приводить забой в порядок. Естественно, возникали конфликты, обострялись отношения. А теперь заработок идет в «общий котел», разница в оплате каждого зависит от разряда. Да бригадир получает положенную прибавку. И если машинист часть смены занимался техуходом, готовил фронт работ для сменщиков, он ничего на этом не теряет. Важен общий конечный результат...

Конечно, свои приемы, маленькие хитрости в бригаде есть. Например, отдельные узлы экскаватора закреплены персонально за каждым. Геннадий Мальцев отвечает за исправность ходовой тележки, двигателя хода, поворотного механизма, компрессора; на Анатолия Лобзина возложен уход за напорным механизмом с генератором, синхронным двигателем; на попечении Станислава Богатинова—стрела, ковш и Другие части машины. Сам бригадир обеспечивает безаварийное действие подъемного механизма, вспомогательной группы механизмов, низковольтного токоприемника. Если во время работы возникла какая-то неисправность, первоочередной спрос с «шефа».

Другая особенность—бортовой журнал, куда каждый машинист записывает, что сделано во время технологических перерывов: смазаны подшипники, проверен редуктор, заменены контакты командоконтроллеров... Ясно, что сменщик уже не станет повторять эти операции, найдет другие дела.

Экипаж ценит рабочие минуты— свои и чужие. Если задерживается состав под погрузку, они не делают перекуров: или меняют зубья ковша, или зачищают подошву забоя, или делают планировку трассы. Мелкие неисправности устраняют собственными силами, каждый в бригаде владеет смежными профессиями электрика и сварщика. Экономятся минуты и за счет сокращения нормативного цикла экскавации— совмещая технологические операции, они загружают каждый состав на 3—4 минуты раньше. Из таких вот мозаичных кусочков и складывается итоговая рекордная производительность...

— Как видите,—заключил Василий Михайлович,— ничего особенного. Думаю, все это любой бригаде под силу—было бы желание...

Вскоре после XXV съезда партии Ермолович серьезно задумался над тем, какие еще резервы есть у коллектива. Пятилетку эффективности и качества хотелось начать значительными делами. Посоветовался с друзьями. Разговор был долгим и горячим, и наконец пришли к единому мнению: за счет только собственных усилий многого им уже не добиться. Главной помехой в работе стала несогласованность со смежниками. Простои чаще всего возникали потому, что одна бригада подводила другую. Значит, соревнование за рост эффективности труда должно стать сквозным, затрагивать одновременно все звенья технологической цепочки. Никто не должен быть в стороне...

В парткоме комбината собрались передовые бригадиры — экскаваторщики, бурильщик, водитель самосвала, машинист электровоза, старший машинист обжиговой машины. Всего десять человек. Результатом встречи было их обращение ко всем работникам предприятия: развернуть борьбу за повышение качества и эффективности труда на каждом рабочем месте. Позднее это движение назвали «почином десяти».

— Качество нашего труда я понимаю так,—говорил тогда Ермолович.—Надо не просто выполнять планы и обязательства, но и работать с блеском, с элегантностью. Попросту говоря, ни в чем не допускать небрежности и халтуры. Если ты экскаваторщик—проходи трассу настолько ровно, чтобы после тебя бульдозеристу нечего было делать, породу грузи, не засыпая железнодорожный путь. Если машинист электровоза—подавай состав под погрузку с точностью до минуты... Короче, каждому надо выработать каллиграфический рабочий почерк. А прежде всего—спросить себя со всей строгостью: а где и когда давал ты прежде промашку, на что смотрел сквозь пальцы? Вот тогда, я уверен, отдача будет очень значительной.

«Почин десяти» дал действительно большой эффект. Прибавилось в работе слаженности, взаимовыручки, меньше стало заторов на стыках разных специальностей. Поднялась и выработка агрегатов. Особенно выдающегося результата добилась бригада Ермоловича. В первом году десятой пятилетки они установили абсолютный рекорд для рыхлой вскрыши—было погружено 3701,6 тысячи кубометров породы. Никто в отрасли не поднимался так высоко! Правда, в последующие два года производительность бригады несколько снизилась, хотя каждый раз выработка держалась в три с половиной миллиона. Дело было в том, что ухудшились горно-геологические условия, увеличились расстояния транспортировки. Поэтому и задания стали несколько меньше. Но если судить по перевыполнению плана, то о снижении темпов говорить не приходится.

Не только астрономические цифры выработки отличают бригаду Ермоловича. Среди ее обязательств есть и такое: проработать десятую пятилетку без капитального ремонта. Обычно он производится через шесть-семь лет после начала эксплуатации. Но они решили довести срок до десяти лет и, возможно, даже дольше. Выигрыш при этом немалый: останавливать машину надо месяца на три, и стоит ремонт около ста тысяч рублей.

— Впрочем, на капремонт мы уже заработали,— улыбается Василий Михайлович.—Сэкономили материалов на эту сумму. Каким образом? Очень просто. Износятся, к примеру, зубья ковша с одной стороны, а мы их переворачиваем и используем снова. Ванты, поддерживающие стрелу, заменили на канатные растяжки, за счет этого срок службы канатов стрелы увеличился на четыре года. Бережем и электроэнергию, стараемся не гонять моторы вхолостую. Так вот и набираем, по рублю тысячи... * * * Два десятилетия прошло с тех пор, как Василий Михайлович Ермолович приехал на ударную стройку. Мы стоим с Василием Михайловичем на краю Сарбайского карьера— уступчатой чаши диаметром более трех километров, уходящей в глубину на четверть километра. Крохотными игрушками выглядят отсюда махины-экскаваторы, семидесятипятитонные самосвалы, мощные думпкары.

— Даже не верится, что все это— дело наших рук,—задумчиво говорит Ермолович.—Когда я сюда приехал, трем экскаваторам было в забое тесно. А сейчас их пятьдесят пять, в том числе восемь шагающих. Больше миллиарда тонн горной массы вынули отсюда. И руды добыто четверть миллиарда тонн. По всему свету разбежался сегодня наш металл. И сколько его еще дадим людям!

Он прощается—пора заступать на смену. Обычную рабочую смену, каких было в его жизни тысячи и каких немало еще будет.